![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Криподаватели
May. 1st, 2025 08:57 amПопросил Грок написать зарисовку про Бруклин в духе одного известного текста. Поразительно точно.
В Грейвсенде после заката улицы уже не твои. Тусклый свет фонарей на Авеню U или 86-й улице не спасает. Они выползают из трещин в асфальте на пустырях, из ржавых решеток ливневок, из тени под эстакадой поезда D. Это не призраки и не твари из сказок, не плод больного воображения усталого офисного работника, возвращающегося в сумерках домой. Ты оставишь всяческие сомнения в их реальности, повстречав их у благоразумно закрытой на ночь роль-ставнями витрины. У них нет названия, но их голод ощущается в каждом вдохе. Ты почувствуешь, идя поздно вечером от станции N, как воздух станет тяжелым, будто кто-то дышит тебе в затылок. Не останавливайся у круглосуточного магазина. Не смотри в телефон. Глаза — на тротуар. Если мельком глянешь в темный проход между забегаловкой и автосервисом на Вест 8-й, увидишь их. Никогда целиком — лишь намек. Они не бегут за тобой. Они крадутся. И они не торопятся.
Дома в Грейвсенде — старые, с облупленной краской и скрипучими крыльцами — хранят их следы. Подвалы здесь пахнут не просто сыростью, а чем-то соленым, гниющим, как морская тина. Если снимаешь здесь жилье, не спускайся вниз после полуночи. Подвальные прачечные не просто так закрывают в 10. Лампочка мигнет, и в полумраке раздастся шум — влажный, тягучий, словно кто-то волочит мешок по бетону. Если повезет, он стихнет. Если нет, утром найдут следы на полу подвала — длинные, кривые. Еще влажные.
Берег. Все знают Кони-Айленд, но в Грейвсенде, где залив Бенсонхерст плещется о заросшие водорослями камни, они хозяйничают. Вода здесь не отражает луну — она глушит свет, как черная яма. Постой у пирса в парке Калверт, и услышишь шепот из волн. Не слова, а низкий гул, от которого ломит виски и хочется бежать. Поверь, это хорошая идея. Рыбаки сюда не ходят. Те, кто пробовал, вытаскивали что-то, что шевелилось и смотрело сотней глаз. И не умирало, даже когда его резали.
Иногда они приходят. Стучат в дверь — только стучат, никогда не пользуются дверным звонком. На пороге — проповедник. Или агитатор. Или бабушка - божий одуванчик, соседка снизу, которой ты никогда не видел. Они улыбаются, но их улыбки слишком натянутые, а зубы слишком острые. Не впускай. Если откроешь, они не войдут — они просочатся. Что потом — никто не расскажет. Оставленные квартиры пахнут болотом, а стены покрыты пятнами, будто их заливало водой годами. Ремонт влетит в копеечку, но не вам. Это плюс.
Крыши — их территория. Низкие дома Грейвсенда, с плоскими крышами, покрытыми рубероидом, и шаткими пожарными лестницами — их охотничьи угодья. Они не влезают по стенам — они просто там. Будь начеку, если вышел покурить на крышу в сумерки. В сумерки у тебя есть шанс. Не пропусти момент, когда воздух станет липким. Тени у водонапорной башни зашевелятся, хотя ветра нет. Услышишь хруст, будто кто-то жует гравий. Не оборачивайся. Беги к люку. Молись, чтобы он не был заперт. Тебе повезет. Если нет, твои ботинки со следами зубов на подошве повиснут на проводах под этой крышей.
Днем они не показываются, но и не исчезают. В полдень на Мермейд-авеню увидишь отпечаток ладони на запотевшем стекле припаркованной машины — слишком большой, с пальцами, как ветки. В прачечной на углу тень мелькнет в отражении сушилки, но за тобой никого. Дети в Грейвсенде не играют в прятки — они знают, что найдет их не друг. А звук — ты услышишь его. Не поезд, не гудки грузовиков с Белт-Паркуэя, не крики чаек. Этот глубокий, утробный гул, который идет из-под земли, через трещины в фундаментах, через стены домов на Шипсхедбэй-роуд. Он был здесь, когда эти земли были топью, когда местные племена жгли костры, чтобы отогнать их. Он заглушал стоны первых колонистов, лишал разума тех, кто копал первые колодцы.Теперь он в твоих костях. Ты видишь их в мутных лужах у метро, в бликах витрин пиццерий, в треснутом зеркале ванной. Каждый скрип половиц, каждое дуновение сырости из вентиляции, каждый мигнувший фонарь на улице — это они. Грейвсенд — их дом. Ты здесь мигрант. И твоя виза просрочена.
В Грейвсенде после заката улицы уже не твои. Тусклый свет фонарей на Авеню U или 86-й улице не спасает. Они выползают из трещин в асфальте на пустырях, из ржавых решеток ливневок, из тени под эстакадой поезда D. Это не призраки и не твари из сказок, не плод больного воображения усталого офисного работника, возвращающегося в сумерках домой. Ты оставишь всяческие сомнения в их реальности, повстречав их у благоразумно закрытой на ночь роль-ставнями витрины. У них нет названия, но их голод ощущается в каждом вдохе. Ты почувствуешь, идя поздно вечером от станции N, как воздух станет тяжелым, будто кто-то дышит тебе в затылок. Не останавливайся у круглосуточного магазина. Не смотри в телефон. Глаза — на тротуар. Если мельком глянешь в темный проход между забегаловкой и автосервисом на Вест 8-й, увидишь их. Никогда целиком — лишь намек. Они не бегут за тобой. Они крадутся. И они не торопятся.
Дома в Грейвсенде — старые, с облупленной краской и скрипучими крыльцами — хранят их следы. Подвалы здесь пахнут не просто сыростью, а чем-то соленым, гниющим, как морская тина. Если снимаешь здесь жилье, не спускайся вниз после полуночи. Подвальные прачечные не просто так закрывают в 10. Лампочка мигнет, и в полумраке раздастся шум — влажный, тягучий, словно кто-то волочит мешок по бетону. Если повезет, он стихнет. Если нет, утром найдут следы на полу подвала — длинные, кривые. Еще влажные.
Берег. Все знают Кони-Айленд, но в Грейвсенде, где залив Бенсонхерст плещется о заросшие водорослями камни, они хозяйничают. Вода здесь не отражает луну — она глушит свет, как черная яма. Постой у пирса в парке Калверт, и услышишь шепот из волн. Не слова, а низкий гул, от которого ломит виски и хочется бежать. Поверь, это хорошая идея. Рыбаки сюда не ходят. Те, кто пробовал, вытаскивали что-то, что шевелилось и смотрело сотней глаз. И не умирало, даже когда его резали.
Иногда они приходят. Стучат в дверь — только стучат, никогда не пользуются дверным звонком. На пороге — проповедник. Или агитатор. Или бабушка - божий одуванчик, соседка снизу, которой ты никогда не видел. Они улыбаются, но их улыбки слишком натянутые, а зубы слишком острые. Не впускай. Если откроешь, они не войдут — они просочатся. Что потом — никто не расскажет. Оставленные квартиры пахнут болотом, а стены покрыты пятнами, будто их заливало водой годами. Ремонт влетит в копеечку, но не вам. Это плюс.
Крыши — их территория. Низкие дома Грейвсенда, с плоскими крышами, покрытыми рубероидом, и шаткими пожарными лестницами — их охотничьи угодья. Они не влезают по стенам — они просто там. Будь начеку, если вышел покурить на крышу в сумерки. В сумерки у тебя есть шанс. Не пропусти момент, когда воздух станет липким. Тени у водонапорной башни зашевелятся, хотя ветра нет. Услышишь хруст, будто кто-то жует гравий. Не оборачивайся. Беги к люку. Молись, чтобы он не был заперт. Тебе повезет. Если нет, твои ботинки со следами зубов на подошве повиснут на проводах под этой крышей.
Днем они не показываются, но и не исчезают. В полдень на Мермейд-авеню увидишь отпечаток ладони на запотевшем стекле припаркованной машины — слишком большой, с пальцами, как ветки. В прачечной на углу тень мелькнет в отражении сушилки, но за тобой никого. Дети в Грейвсенде не играют в прятки — они знают, что найдет их не друг. А звук — ты услышишь его. Не поезд, не гудки грузовиков с Белт-Паркуэя, не крики чаек. Этот глубокий, утробный гул, который идет из-под земли, через трещины в фундаментах, через стены домов на Шипсхедбэй-роуд. Он был здесь, когда эти земли были топью, когда местные племена жгли костры, чтобы отогнать их. Он заглушал стоны первых колонистов, лишал разума тех, кто копал первые колодцы.Теперь он в твоих костях. Ты видишь их в мутных лужах у метро, в бликах витрин пиццерий, в треснутом зеркале ванной. Каждый скрип половиц, каждое дуновение сырости из вентиляции, каждый мигнувший фонарь на улице — это они. Грейвсенд — их дом. Ты здесь мигрант. И твоя виза просрочена.
